Побег – кривая веточка метро –
в чертоги современного искусства,
в глазах рябит от шапок и пальто,
на сердце пусто,
дыра в подкладке, на трамвай пятак, –
и понимаешь, что в стенах музея
ты лишняя, одна среди зевак
и ротозеев.

Плывет Вергилий, горбоносый гид,
за ним волна в мохере и граните,
а ты прислушиваешься – бубнит
в углу смотритель,
в пяти шагах из-за твоей спины,
хоть кажется, что там зияют рвы,
сидит, неотличимый от стены,
без головы.

И так расслышать силишься слова,
малейший шорох норовишь за ласку
принять, вообразить: вот голова,
вот губы – сказку:
«в саду деревья – во дворе дрова,
твой дом – на слом, любовь пойдет на вынос,
а медных труб тугие рукава –
тебе на вырост».

Домой, домой! Покуда невредим,
пока живой и дышишь горячо,
на Чоколовку: чок-чок-чок... Таким –
куда ж ещё?
Трамвай застынет, покачнется лёд,
но ты беги, покамест не погасло
внутри, как будто знаешь наперёд,
что не напрасно

с базара дворничиха Аннушка идёт:
авоська, масло.

2.
...и что ни пропоёшь, выходит «аве».
Ольга Аникина

Фойе вокзала. Женщина в платке
(обычный хлопок, лютики да маки)
привычно моет окна: проведёт –
проступит надпись на помойном баке,
листва на необкатанном катке
и вдалеке жужжащий вертолёт.

В ней ни на волос нет от феи, всё же
колдует, совершая чудеса,
то тряпками, то скомканной газетой
взмахнёт – и побежит волна прохожих,
ещё – и разглядишь, какого цвета
у первого невстречного глаза.

Мы обе знаем, за спиной – перрон,
кассирша заскучавшая в окошке,
и предотъездный шум, и толкотня,
покашливает машинист Харон,
и кто-то там, похожий на меня,
докуривает на входной подножке.

Скользит рука – то запад, то восток,
а наш вокзал – всегда меж тем и этим.
Не стану врать, нам хорошо вдвоём!
Кому – гудок, кому – в руке платок.
Волшебница, мы нынче не уедем
и никуда отсюда не умрём!

И по небу размазывая синь,
но думая, должно быть, о другом –
о чистоте? о разноцветной пене? –
она отрадно говорит «аминь»
пред тем, как медным прозвенеть ведром
и разогнуть затёкшие колени.